Он дарил только светлые эмоции…

…Это было в те далекие времена, когда я еще путался, с какой стороны у ТЮЗа вход в зрительный зал. Вперся оттуда, где парк Пионеров, – и замер, увидев величественную сидящую фигуру с руками, вроде бы спокойно простертыми к коленям (полосатые брюки на манер «дяди Сэма» помню как сейчас), но на самом деле готовыми решительно сжать скальпель или акушерские щипцы, и глазами, глядящими куда-то в прошлое и будущее одновременно: на всех маленьких пациентов, которые уже вылечены, и на тех, кого еще предстоит спасти. Юрий Андреевич Давыдов готовился к роли доктора в «Сотвори чудо». Роль эта, по-моему, состоит из одной-единственной реплики. Но вот ТАК артист к этой реплике и готовился. Тем не менее, он произнес своим приятным басом: «Здравствуйте», не желая, чтобы мы почувствовали себя неловко за это неожиданное вторжение в святая святых актера. В этом тоже весь Юрий Андреевич: он всегда дарил другим только светлые эмоции, вопреки даже собственным реальным, а не сочиненным драматургом трагедиям.


Даже когда он в наряде из мольеровской комедии зазывал прохожих на улице Дзержинского, у того самого дома №62, где в свое время жил Марк Вольпин, заглянуть за покупками в продуктовый магазин под названием «Гаргантюа» (кто-нибудь еще помнит такой?), это вызывало не раздражение, а улыбку и позитив. Хотя лично меня все прочие зазывалы просто бесят. Но таким уж необычным был Юрий Давыдов, что вообще не создавал однозначно отрицательных фигур, даже если это, возможно, и замышлялось драматургом.

Мсье Карлье, например, в «Блэзе-развратнике», о котором в одной из рецензий говорилось, что вот это и есть настоящий развратник. Но вот лично мною этот мсье так категорично не воспринимался. Ну… жизнелюб, — вот так бы я выразился. Кстати, сейчас подумалось: а какое у Юрия Андреевича было актерское амплуа? «Благородный отец»? Безусловно! Чубуков в «Предложении» (Смирнова в «Медведе», увы, не довелось видеть). Финальный не то плач, не то клич «Шампааанскогооо!», право же, стоил получасовой перепалки жениха с невестой насчет подуздоватых и густопсовых. Простак? Разумеется! Столь недалеким простофилей, как Оргон Давыдова в «Тартюфе», был бы доволен сам Мольер. Резонер? Кажется, сюда можно отнести Главу Рода в «Двух стрелах». Ах, если бы все «главы родов» были столь мудры и милосердны и к своим, и к чужим… Еще вот Файлу в «Продавце дождя» с начальником отделения (или как там это у них, на Диком Западе, называется) повезло – просто отец родной. Кажется, тюзовцы Юрия Андреевича именно так и воспринимали…

Так вот, насчет амплуа: беру небезызвестную таблицу Мейерхольда, составленную гением театра и двумя его коллегами сто лет назад, и пробегаю глазами по всей ее мужской половине. «Ученый, доктор, маг»? Да, с доктора и начались эти воспоминания, ученым, как нетрудно догадаться, был вампиловский ректор, а на мага вполне сгодится Дед Мороз – еще одна визитная карточка Юрия Давыдова. «Клоун, шут, дурак, эксцентрик»? Звучит грубовато, но все это необходимые в спектакле функции, не пролезающий в дверь Яичница был именно таким, но и в нем было что-то трогательное, а не только смешная наружность. Хвастливый воин, Блюститель порядка – элегантно выдавал и то и другое. «А меня жена называет… Попка!» «Но кто же такой… Микки?!» — чтобы такими вот верными нотками довершить общую бредовую обстановку, а не порушить ее, нужно быть поистине актером первой величины, пусть твоя роль хоть четвертого плана!

Но если на сцене – такой самородок, каким был Юрий Андреевич, то даже банальное «тьфу!» из уст могучего Егора под ноги жалкому человечишке-барину в «Осенней скуке» запоминается зрителям на годы, словно «быть или не быть»…

Павел Рыжков,

журналист

Добавить комментарий